Вода плёскает о скользкие камни, толкает в дюралевый бок зачаленную у берега лодку, холодит ноги сквозь сапоги – «бродни»… Конец августа. Скоро в школу. Между камней, в затишке, увязая в речной пене, кружат желтые хвоинки.
Я отвожу за спину свой коротенький спиннинг и, поворачивая голову к реке, ищу взглядом точку, куда отправлю сейчас плавным броском тяжелый поплавок с прикрепленным к нему настроем из «мушек». И замираю. 
У дальнего берега, в самом начале плёса подпрыгивает на валах под скалой яркое, красно-желтое пятно. 

Это была холодная, длинная зима. Это была очень, очень холодная зима. Со времени моего далёкого детства я не припоминаю зимы, которая бы осталась в моей памяти такими жестокими холодами. С самого конца ноября и по конец февраля стальной мороз так придавил небо к земле, что оно, клубилось по высоким сугробам белым колючим туманом, и было не в силах приподняться к высокому и далёкому, беспомощному, маленькому солнцу. Просто остаётся удивляться, как мир сумел выжить, выдержать эти злые, короткие дни? Дни, которые начинались в десять часов утра, когда сумерки над деревней немного светлели, и заканчивались внезапно в пять часов вечера, когда тьма снова накрывала замёрзшую до последней прожилки в брёвнышке, до каждой, сладкой, капли сока в ветвях, деревню. 

В эвенкийском селе Тунгокочен мало кто держал домашний скот. В семьях мужики промышляли охотой. У нас мужчин не было. Женское царство: мама, бабушка Груня, и мы с сестрой. Отца в сорок девятом году осудили по 58 статье за «вредительство». Он заведовал районным отделом здравоохранения. И, на свой страх и риск, решил приобрести корову для подкормки больничных пациентов. А буренка та возьми и сдохни. Больничные эскулапы в коровах ничего не смыслили, им подсунули телку-доходягу… Отца обвинили в злобном умысле, сослали в Магадан.

Увачан умел изгонять болезнь. Как он это делал? Духи ему помогали, не иначе. Агаяна помнит, как шамана позвали на стойбище, когда она рожала первого сынишку. Мальчик родился слабеньким, желтушным. Даже не пищал, так слаб был.
Це-це-це!.. – цокали языками старики. – Не жилец, однако.
Увачан попросил у Агаяны связку оленьих сухожилий - каждая хозяйка держит их в запасе для шитья омчур, чулок из оленьей шкуры. Попробую отстоять твоего первенца, сказал матери.
Протянул несколько жил через мочку своего уха. Вначале нити мгновенно рвались. Но шаман гневно разговаривал с кем-то невидимым. Плевался. Махал руками, гнал таинственного собеседника прочь. И вот диво: нити стали проходить через мочку уха до середины, и уж только потом рваться.

Самолет сел на выхолощенную арктическими ветрами снежную целину. Приземлились плавно и почти бесшумно, как будто в изнеможении после трудового дня упали без сил на белоснежную пуховую перину. 
Ещё на предполётных сборах руководитель — высокий сухой мужчина в очках, увеличивающих глазницы до размеров куриного яйца — объявил нам план по заготовкам и, нагрузив крылатый вагон топливом и лесом, запасными частями для снегоходов и современными бусами, мы отправились за четыре тысячи морских миль от дома, чтобы набить дюралевый галион ценными рогами и копытами, шкурами и пушниной.
Было нас человек десять: рабочие-заготовители, оценщик, бухгалтер, переводчик. Увязались и два венгра-этнографа, приданные нам по линии отделения географического общества.

Часть первая. Зайцы под свастикой 

Попасть в Финляндию из Сортавалы проще всего с контрабандистами. Привычная для горожан такса за шоп-тур одного дня – блок сигарет. Но мы едем на неделю, и нас берут бесплатно: лишь бы на границе назвали своим и курево, и ящик пива.
Тот же водитель, что вопреки предупреждениям финского минздрава поставляет соседям отравляющие вещества, сотрудничает с отечественными врачами. Например, снабдил их крючками для удаления клещей из заграничного «Агромаркета». Нам не страшен ни энцефалит, ни дорога. Ещё в подъезде бьётся под ногами забытая кем-то водочная бутылка: на счастье! Карельский посёлок (а до Сортавалы не близко) обходится без транспорта, но мы ловим двадцатиметровую фуру. На первом отрезке нашего безбилетного маршрута трясёт. «У вас тут дороги нет. Хуже этой ещё нигде не видел, честно», – признаётся дальнобойщик из Воронежа. В эти северные края он возит кукурузу на путинские фермы, а обратно – проволоку (уж не спросили, для кого). Сортавала встречает дождём, под завесой которого пересадка в набитую сигаретами машину выглядит загадочнее. Залитая дорога окончательно даёт возможность почувствовать себя как на пиратском судне. Из города буквально выплываем.

Татьяне посвящается

«Цветы — это улыбка Бога на земле.
Кто созерцает цветы, творит молитву
Всевышнему».
(Из арабских сказок).

Давным-давно, когда мир был молодым, послал Всевышний Фею Цветов украсить землю. Рассыпала добрая волшебница повсюду семена самых разных цветов, а через год полетела проверить не нуждаются ли первые побеги в помощи и совете.

В молодости работал я в обсерватории Е.К. Фёдорова на мысе Челюскина и задачей моей во время четырёхмесячной полярной ночи было снимать специальной камерой северные сияния.
Кроме сияний на плёнку попадали луна, яркие звёзды и святящиеся шары и спирали, которые мои старшие товарищи индентифицировали как горящие «синим пламенем» ступени ракет-носителей. 
Я всё надеялся, что камера заснимет и НЛО, рассказы о которых стали притчей во языцех, а на стенке перед пультом управления камерой висела «Памятка наблюдателю», объясняющая, что делать, что включать и что выключать при появлении НЛО.

Ты навсегда в ответе за всех,
кого приручил.
(Антуан де Сент-Экзюпери)

Гусиная охота – дело сидячее.
Бывает – затаишься в скрадке, часами ничего не летит, слушаешь тишину, ждешь заветного «ка-га,ка-га», и нет его долго, бесконечно долго. А потом вдруг сразу, будто волной – налет, стрельба чуть не навскидку, подряд, раз за разом, с одной стороны, с другой налетают, а потом опять – как отрезало: долгая тишь вековечной тундры, чтобы тебе, разгоряченному суматохой, удачным дуплетом или досадным промахом, отдышаться, утихомирить бубнящее сердце, вернуться в стерильную тишь Вселенной, ощутить себя малой частицей непостижимой бесконечности ее пространства и времени ее…

Это название пропарывает воздух, словно воровская финка возле глаз. Или сквозит в похмельной башке с утра буйными ассоциациями: Порнонайск, Поронойск.
А Поронайск – всего лишь типовая сахалинская провинция. По-айнски – «Большая рыба».
Поронайск севернее Южно-Сахалинска, у той самой 50-й параллели, которая после поражения России в русско-японской войне поделила остров на две половинки. Поронайск отошел к японцам и стал Сикукой. 

Из цикла «Островитяне» (Очерки о Сахалине)

Ну что тебе сказать про Сахалин?
На острове нормальная погода…

Спустя семь часов полета от Москвы до Южно-Сахалинска пассажиров вытряхивают из самолета, как пыльный коврик.
В Южно-Сахалинске: снег с дождем. Самолет садится, словно пингвин в снеговой пустыне на гнездо - высиживать белое безмолвие.
Рыба-остров, кругом вода, сверху, снизу и далее везде. 
И хотя потом все сахалинцы поголовно, радостно улыбаясь, заверяют в один голос, что все это – сюрпризы природы и в октябре обычно на Сахалине бабье лето, но, утопая в снежной каше по самую макушку, в это не очень верится...